Традиционные ценности и диалектика критики в обществе сингулярности
Виталий Анатольевич Куренной. Российский философ, культуролог, переводчик и публицист, специалист в области методов изучения современной культуры, истории современной западной философии, институциональной истории знания, социально-политической теории, философского анализа кино. Кандидат философских наук, профессор Высшей школы экономики.
Статья Николая Патрушева по поводу российских ценностей интересна сама по себе, но также вызвала яркий отклик Григория Юдина, который разоблачает парадигму «ценностей», трактуя ее, видимо, как нечто сугубо российско-самобытное, а само понятие «ценность» характеризует как «протухшее». Попробую выразить тут свое отношение к этой интересной реплике, а заодно и прокомментировать характер того высказывания, по поводу которого она появилась.
С одной стороны, с эмпирически-исследовательской и экспертной позиции я являюсь последовательным противником использования языка «ценностей», который, как мне хорошо известно, вполне осознанно принят многими нашими государственными деятелями — в области культурной политики совершенно точно.
Почему дискурс «ценностей», действительно, устарел во многих отношениях, если мы говорим как исследователи или эксперты? — Потому что эмпирический и категориальный аппарат в современной культурсоциологии, исследованиях культуры и т.д. давно имеет другое, так сказать, оптическое разрешение.
О ценностях удобно рассуждать за письменным столом, изучая истории разных народов, а также о ценностях очень удобно проводить массовые обследования — и сегодня многие коллеги социологи сравнивают российские и европейский «ценности» в рамках, например, European Social Survey. Но, конечно, с точки зрения эмпирического исследования сегодня это выглядит архаически – понятие «ценности» давно потеснено, прежде всего, более операциональным понятием «практики», которое позволяет получать более детальную эмпирическую картину, избегая абстрактной генерализации, к которой принуждает категория «ценность».
Исследования в форме опросов о ценностях, конечно, дают свой срез реальности, но они фиксирует не человеческое поведение, а некоторую неявную норму дискурсивной практики, проявляющуюся в ситуации разговора респондента и интервьюера на эту тему.
Соответственно, если в исследовательской и экспертной работе (например, с точки зрения оценки результатов определенных мер культурной политики) нам интересно поведение, а не дискурсивные привычки как особая его разновидность, то понятие ценности не является продуктивным ни в каком смысле. Алексей Юрчак, например, хорошо показал, как этот разрыв между дискурсивным и фактическим поведением функционировал в позднесоветском обществе. Тем не менее, речевое поведение также имеет значение – как особая разновидность практик.
С другой стороны, совсем иначе встает вопрос о ценностях, если мы говорим не об исследовательской или экспертной рамке, а о том, какую роль практики придания ценности/практики обесценивания играют в современном обществе. Эти практики, что важно, совсем, не обязательно должны артикулироваться с помощью понятия «ценность».
И то, что российские чиновники говорят о ценностях именно как о «ценностях», лишний раз свидетельствует о том, что уже было замечено выше: выбор в пользу ценностного дискурса — не спонтанен, а рефлективен, это осознанный выбор, также опосредованный определенными группами экспертов и консультантов. В это перспективе важно не понятие «ценность» как таковое (оно может не употребляться), а сама практика оценивания и вынесения оценочного суждения.
Например, когда человек пишет, что какое-то понятие является «протухшим», то он осуществляет процедуру придания ценности, точнее говоря, обесценивания определенного явления как устаревшего, несовременного и т.д.
Теперь основной тезис. Все, примером чего является упомянутая статья в РГ, — вообще не маргинально, а является хрестоматийным примером современного мейнстрима, причем не только российского. Чтобы обосновать этот тезис, я введу несколько понятий, используя категориальный репертуар культурсоциолога Андреаса Реквица, книгами которого, кстати, сегодня завалена вся Германия.
Реквиц довольно элегантно обобщает множество современных культурных и социальных тенденций одним понятием — сингулярность. Логика сингулярности отличает нынешнюю фазу модерна от предшествующей, где господствовала «логика всеобщности» — одинаковости, индустриальной стандартизации ну и всей этой совковой скуки массовой индустриальной культуры и одинаковых пылесосов.
Сингулярность означает уникальность, непохожесть и т.д. Социальная практика сингуляризации осуществляется перформативно, — в акте приписывания культурной ценности (это может быть также акт создания чего-то, но это здесь не важно).
Почему культурной? — Потому что за понятием «культура» с 19 века закрепилось значение чего-то уникального, особенного. Эту практику Реквиц называет культурной валоризацией/девалоризацией чего-то. Она может выражаться в форме суждения (например, в форме приписывания чему-то статуса устаревшего или архаичного – это вполне в духе ценностной шкалы модерна), в форме акта предъявления фоточки традиционной кулебяки в своей ленте, в форме хештега или мема, обозначающего мою солидарность с какой-то моральной или политической акцией и т.д.
Интересно, что практика вынесения ценностного суждения о чем-то, создающая в российском фейсбуке наиболее популярных инфлюенсеров, является, по-сути, демократизированной функцией русской интеллигенции в определении Семена Франка, который называл интеллигента как раз тем агентом, исключительная функция которого состоит в вынесении оценок.
Важно, что практика культурной сингуляризации реализовывается как индивидуально, так и коллективно. У Реквица довольно интересная идея новой классовой структуры, возникающей на обломках прежнего среднего класса. Там есть меньшинство — это новый университетско-образованный класс.
И есть большинство — массовый прекариат сферы услуг, которого отличает более низкий уровень образования. Следствием последнего является то, что этим людям сложно демонстрировать свою сингулярность в индивидуальной форме, им не хватает для этого довольно сложных компетенций. Не каждый, например, может вынести оценочное суждение по поводу категориального аппарата в статье чиновника с учетом генеалогии этого понятия из немецкой философии.
Какой же формой синуляризации удовлетворяется это новое (хуже образованное) большинство? — Правильно, коллективной. Т.е. сингулярность приписывается определенной группе людей, противопоставляющей себя тем самым другим группам. Это общая практика, характерная для религиозных, этнических, расовых (сейчас очень наглядно в форме Black Lives Matter versus All Lives Matter), ну и, как видим, национально-государственных групп.
Таким образом, обсуждаемую статью в Российской газете никоим образом нельзя считать маргинальным явлением. Она является совершенно хрестоматийной и прямо-таки образцовой для практик выстраивания коллективной сингулярности, которая в данном случае, как справедливо указывает Реквиц, всегда имеет эссенциалистский характер с точки зрения тех, кто входит в эту сингулярную группу.
В принципе, эта коллективная сингулярность соответствует тому, что в теории идентичности называется сегментивной идентичностью. Современное повсеместное развитие политического популизма Реквиц в своей недавней новой книге объясняет массовым запросом именно на эту форму коллективной сингулярности.
Акцентирование коллективной сингулярности, это я просто цитирую Реквица, осуществляется обращения к трем основным сюжетам — уникальной истории, уникальной территории, уникальными моральными ценностями. Отсюда, естественно, напряженность темы истории, «традиционных ценностей», традиционной семьи, традиционной морали и т.д.
Иными словами, то, что мы наблюдаем в форме артикулированного обращение к уникальным российским ценностям — это не исключение и не архаика. Это самый что ни есть актуальный тренд современных обществ в части запроса на коллективную сингулярность. Более того, если эта форма сингулярности оценивается как особенная (странная, ненормальная, устаревшая) в надежде на то, что это ее ослабит, то реальный результат будет ровно противоположным. Потому что если Реквиц верно определяет действующий здесь механизм (мне кажется, что да, поскольку он мало что изобретает, лишь удачно объединяя своей концепцией сингулярности ряд других хорошо известных концептуализаций), то признание или приписывание этой позиции странности и особенности не противоречит, а, напротив, удовлетворяет ее собственный глубинный запрос на признанием в качестве особой, уникальной и сингулярной. И, кстати, тем самым делает ее интересной для других. Всеобщее, конечно, никуда из современных обществ не делось, но малоинтересно и малопривлекательно. Такова диалектика критики в обществе сингулярности.
