История и теория медиа. Лингвистическая группа теорий
Конспект лекции, которую читает Илья Вадимович Кирия, курс "История и теория медиа", исключительно для некоммерческого использования, для (бесплатного) доступа к видеокурсу с презентациями, тестами и заданиями перейдите по адресу:
https://courses.openedu.ru/courses/course-v1:hse+MEDIA+fall_2020/course/
Купить учебник И.В. Кирия, А.А. Новикова "История и теория медиа" https://www.labirint.ru/books/568249/
7.1 Главные особенности группы теорий
На этой неделе мы рассматриваем третью основополагающую группу теорий — это лингвистическая группа теорий. И лингвистическая группа теорий (как ещё один подход к изучению медиа, к изучению массовых коммуникаций и коммуникаций в целом) имеет отношение в значительной степени к изучению текстов. В данном случае понятие текста очень широкое. Мы подразумеваем под текстом не только текст письменный, но и текст аудиовизуальный, там кинотекст, ну и так далее и тому подобное. Собственно, начнём с рассмотрения основных особенностей этой группы теорий.
И в общем главная особенность этой группы теорий отличает её и от эмпирико-функционалистов, и от представителей Франкфуртской школы и критической теории. И причина здесь довольно простая: если и Франкфуртская школа, и отчасти эмпирико-функционалисты занимались чисто социальными вещами, то есть изучали роль медиа, масс-медиа в коммуникативных отношениях между индивидами, соответственно, их проблематика касалась так или иначе социума, общества, общественной жизни, общественных отношений, общественных связей и так далее, и эффектов масс-медиа, то лингвистическая группа теорий касается, собственно, другого совсем значимого компонента, а именно компонента, который мы на самом деле интерпретируем как материалы масс-медиа, то есть компонента под названием сообщение.
Что есть сообщение? Действительно ли мы можем говорить о том, что сообщение всегда однозначно, действительно ли сообщение, так сказать, несёт в себе всегда только один смысл, так сказать, и каковы стратегии автора сообщения, и можно ли на основе изучения самого сообщения изучать стратегии автора этого сообщения? И, собственно, вот эта группа теорий исходит из идеи, что можно. Что на самом деле существуют некие скрытые стратегии автора, существует определённого рода подтекст, который можно изучать на основе изучения самого текста, на основе изучения структуры, так сказать, материалов масс-медиа, ну и так далее.
Непрозрачность языка как кода сообщения и изучение скрытых стратегий автора и подтекста
Естественно, исходя из этого, для данной группы теорий свойственно общее представление о том, что язык как код сообщения непрозрачен. То есть язык на самом деле не есть код, потому что код — вот мы знаем, грубо говоря, четыре цифры, код на домофоне, и если мы хотя бы с одной из них ошиблись, то мы не войдём в помещение. То есть код всегда однозначен. Лингвистическая группа теорий в той или иной мере исходит из того, что на самом деле это не так, что на самом деле язык не является кодом, что язык никогда не закладывает однозначную интерпретацию сообщения и, следовательно, однозначную, так сказать, вот, однозначный эффект, о чём так трубили представители американской эмпирической социологии.
Интерпретация в основе процесса получения информации
Собственно, то есть в основе процесса получения информации, с точки зрения представителей лингвистической группы теорий, лежит процесс интерпретации. Мы встречали с вами интерпретацию ещё у Шрамма и в ранних работах по, так сказать, в том числе, где строились модели коммуникаций там, в модели Шрамма он есть. Но принципиален вопрос, что процесс интерпретации, так сказать, в лингвистической теории ему уделяется гораздо больше внимания, и, так сказать, это внимание связано с тем, что интерпретация и возможные интерпретации соотносятся с особенностями текста и его различных структур: дискурсивной структуры текста, нарративной структуры текста и так далее и тому подобное.
Коммуникации не существует, существует лишь потенциально коммуникативная ситуация
То есть, строго говоря, опять же здесь мы возвращаемся к модели, которая была представлена на первом, в первой нашей лекции, то есть идея о том, что на самом деле коммуникации при наличии двух субъектов, разделяющих общий язык рядом, никогда не существует, — существует ПКС, то есть потенциально-коммуникативная ситуация, так сказать, в которой на самом деле между собеседником А и собеседником Б существует определённая ну, недосказанность или неопределённость, потому что каждый из них интерпретирует по-своему сообщения, которые они распространяют. Возникают недопонимания и возможные, так сказать, ну, коммуникативные конфликты, назовём их так.
Попытка понять процессы обработки информации человеком
И, естественно, подспудно эта группа теорий пытается выйти на психологические уровни, то есть не изучать восприятие индивидом сообщений при помощи эмпирических методов, как это делали социологи или социопсихологи, а пытаются изучать возможные интенции автора и возможные интенции аудитории в процессе потребления того или иного сообщения за счёт изучения скрытого контекста, подтекста или так называемых фреймов, о чём мы сегодня поговорим, или так называемых фреймов, о чём мы будем говорить в том числе и на этой неделе.
И эта попытка вот скрестить отчасти лингвистику и психологию, да, то есть посмотреть на то, а собственно на основе каких возможных общих схем, фрейм — это общая схема, люди, индивиды воспринимают те или иные сообщения массовой коммуникации без обращения в этих исследованиях к самим индивидам, да, на основе чисто структурного анализа возможных вот этих вот фреймов.
«Курс общей лингвистики» (Cours de linguistique generale)
Безусловно, так сказать, самым ранним, наверно, проявлением лингвистической теории, и в этом смысле, наверно, было бы правильно сказать, что лингвистическая теория появляется первой, потому что самым ранним её проявлением становится «Курс общей лингвистики», читанный Фердинаном де Соссюром, или Фердинандом де Соссюром, известным лингвистом в, по-моему, университете города Лозанна, в Швейцарии, и происходило это, как мы видим на этом слайде, в первом десятилетии, фактически, XX века, да, «Cours de linguistique generale».
И, собственно, так сказать, о чём гласит, и на чём базируется наука под названием семиотика, или семиология, можно говорить двояко, потому что какие-то учёные предпочитали говорить о семиологии, какие-то учёные предпочитали говорить о, собственно говоря, семиотике. Вот там известный русский учёный Юрий Лотман — скорее, семиотика, представитель школы семиотики, а Фердинанд де Соссюр — представитель семиологии.
Противопоставление язык — речь (социальный институт — индивидуальный акт)
Так или иначе, важно понимать, что, во-первых, де Соссюр чётко противопоставляет язык и речь. То есть язык есть некий социальный институт, тогда как речь является индивидуальным актом человека. Что значит: язык как социальный институт? Это значит, что язык подвержен социальным изменениям, язык встроен в социальную реальность, и язык позволяет те или иные социальные феномены обозначать, придавать им значение.
Семиология — изучение различных языков (вербальных и невербальных), то есть поведение знаков в социальной жизни
Собственно, наука семиология — это наука о значениях, это, так сказать, наука, смысл которой в изучении различных языков, вербальных и невербальных, так сказать, или наука о поведении знаков социальной жизни, что в этом смысле более полно. То есть семиотика, или семиология, связывает язык с социумом, с обществом. Через что? Через понимание того, каким образом определённым знакам в языке соответствуют определённые концепты в нашем представлении.
Язык есть «социальный продукт речевой способности и совокупности необходимых правил, разделяемых обществом, чтобы осуществлять речевые акты»
Ну то есть связывание того, собственно говоря, в какой форме перед нами предстают знаки внешней, с теми концептами, к которым они отсылают. А концепты, к которым нас отсылают те или иные вещи, ну, например, слово стол,— это наше представление, коллективное представление, да,социальное представление о данном объекте под названием столи о значении данного объекта.
Изучение языка ради самого языка вне связи с философией и историей языка
То есть, таким образом, изучение языка ради самого языка ставится во главу угла вот де Соссюром, и это, кстати, даёт уже позднее ряд ответвлений от семиологии или семиотики в сторону философии языка там, герменевтики и так далее.
Язык есть система, состоящая из небольшого числа элементов, построенных по принципу структуры
И таким образом, с точки зрения, так сказать, де Соссюра, язык есть система, которая состоит из небольшого числа элементов,построенных по принципу структуры, да. У этих элементов существуют определённые структурные отношения,и вот изучение этих отношений — этим занимается, собственно говоря, эта наука.
Лингвистика - изучение правил производства смысла этой системой
Исходя из этого, лингвистика — это изучение правил производства смысла этой системой, как сказать. Лингвистика и семиология в этом смысле наиболее близки и наиболее близки к социуму, потому что они связаны с социальной жизнью. В отличие от какой-нибудь орфографии, грамматики и так далее, которые, безусловно, имеют отношение уже непосредственно к самому языку, к его формальной стороне, к, собственно, его правилам, правилам употребления, ну и так далее и тому подобное.
7.2 Теории знака
Но, собственно, наиболее значимым, пожалуй, элементом семиологии или семиотики является теория знака или теории знака, потому что их очень много. Мы коснемся отнюдь не всех на этой неделе. Но важно понимать, что знак является базовым понятием того, что мы относим к семиотике. Знак является базовым понятием в этой группе теорий.
Фактически мы можем выделить два, два подхода или две концепции того, что мы подразумеваем под знаком. У де Соссюра знак имеет две сущности. Первая сущность, он называет ее «обозначающее». Обозначающее — это некая визуальная или перцептивная форма знака. То есть то, в каком виде перед нами этот знак предстает. Вот в данном случае это красный круг с полоской поперек, да, по диагонали. И, в общем, обозначающее само по себе не имеет никакого смысла для индивида пока нету второго элемента знака. Второй элемент знака — это обозначаемое. То есть, или де Соссюр его еще называет «концепт».
Концепт — это в данном случае, собственно, смысл этого знака, что вкладывается в эту красную, так сказать, черту и красный круг, и, безусловно, человек, не знающий правила дорожного движения, скорее всего, просто будет понимать под этим некую абстрактную концепцию запрещения, что-то запрещено. И поэтому, кстати говоря, этим знаком очень часто обозначают, да, знак «Нельзя курить», «Нельзя проносить напитки», нельзя, значит, там фотографировать и так далее. То есть в этот знак внутрь вписывают тот, ту или иную пиктограмму, которая четко нам сигнализирует, да, вот, то есть сам красный круг с чертой имеет значение, потому что пиктограмма имеет для нас значение в любом случае. Она изображает объект, который запрещен. Сигарета — значит курить, фотографировать — значит фотоаппарат, ну и так далее. Соответственно, вот, вот это вот таким образом красное с поперечиной является, сам смысл запрещения является обозначаемым. Эти две сущности знака в отечественной традиции называют еще денотат и сигнификат. Денотат, от слова, от французского «деноме» (dénommer) — «обозначать». Денотат — это обозначающее, а сигнификат, от французского «синифье» (signifier), да, — это значит «значить».
То есть «деноме» — обозначать, придавать какое-то имя, а «синифье» — это значить. И, собственно говоря, сигнификат — это обозначаемое. Это де Соссюр. Обратите внимание, если мы сейчас уберем отсюда визуальную форму этого знака и возьмем язык, что в языке является знаками. Ну вот с точки зрения де Соссюра знаками являются отнюдь не буквы. Знаками являются слова. И, таким образом, обозначающее — это некая форма слова, визуальная или, если речь идет об устном, так сказать, устной речи,- это набор звуков. Тогда как обозначаемое — это концепт слова, то есть то значение, социально разделяемое или конвенциональное, как еще говорится, которое мы придаем этому слову.
Это де Соссюр. Вторая концепция. И де Соссюр — это семиология. Вторая концепция — это Чарльз Сандерс Пирс, американский философ, семиолог. Собственно, вот с его точки зрения, существует знак, который он называет «репрезентамен». Он более или менее соответствует тому, что у де Соссюра называется «обозначающее». То есть репрезентамен — это то, в каком нематериальном виде предстает перед нами материальный объект. То есть в данном случае объектом является конкретный карандаш, знаком будет некое слово, да, имеющее отношение к этому объекту.
И третий элемент Пирс называет «интерпретанта», не «интерпретант», то есть не человек, не актор, а «интерпретанта». Это очень близко к идее "обозначаемого" у де Соссюра, но в него заложен, смысл, который заложен в интерпретанту, предполагает, что это значение может быть очень разным, что оно не является на самом деле социально разделяемым в полной мере, потому что оно зависит от огромного количества установок, в том числе личных установок того, кто интерпретирует сообщение. И в той, и в той концепции мы видим, что лингвистический знак конвенционален. Конвенционален, потому что он отсылает не к самому предмету, а к представлению об этом предмете или «концепту».
И в этом заключается условность знака. Это позволяет языку на самом деле не быть привязанным перманентно и постоянно к социальной среде. При том что он к ней привязан просто потому, что вид стола, вид автомобиля, представление об автомобиле в современном мире постоянно меняются. А слово остается, оно не меняется, его концепт в этом смысле остается. И вот поэтому знак условен. Он не отсылает к конкретному элементу, к конкретному, так сказать, объекту. Он отсылал к конкретному объекту, например, в пиктографической письменности. У Пирса, да, этот объект есть. И он называется референт, да. Но опять же, да, есть всегда интерпретанта — то, что позволяет человеку связывать знак с объектом. И, собственно, вот этот процесс связи знака с конкретным объектом Пирс называет «семиозисом». Соответственно, наука- семиотика, то есть процесс, в результате которого нечто становится знаком. Действительно, теория знака претерпела колоссальную эволюцию, колоссальную эволюцию.
С одной стороны, мы можем наблюдать у идеи, знака де Соссюра, по крайней мере два ответвления. Это, с одной стороны, Прието и Буиссенс, которые ушли в психолингвистику в значительной степени и в изучение вот таких когнитивных вещей, связанных со знаком. Ролан Барт, безусловно, наиболее яркий представитель семиологии или французской семиологии, если хотите, так сказать, уже второй половины XX века, который в значительной степени продолжил работу де Соссюра, да, и фактически деконструировал знак как миф, о чем мы еще будем говорить на этой неделе. А с другой стороны, мы наблюдаем целую плеяду ученых, в основе которой был Пирс, который очень сильно повлиял на Умберто Эко. И здесь есть очень большая разница. Вот если Ролан Барт, но отчасти де Соссюр, хотя де Соссюр касался в основном лингвистики, он касался языка.
Ролан Барт касался семиотики, то есть различных семиотических систем. Он изучал семиотические системы. В кино, в рекламе, ну, в разных видах массовых коммуникаций. В этом смысле он, с одной стороны, для нас интересен, а с другой стороны, он является продолжателем традиций де Соссюра. А продолжением традиций Пирса в значительной степени, в общем, является или можно было бы отнести, по крайней мере так делают некоторые ученые, Умберто Эко. Да, один из величайших, наверно, так сказать, ученых современности — Умберто Эко. Умберто Эко семиотику трактует более широко. И основой для семиотики у Умберто Эко являются опять же не различные языки, рекламные, масс-коммуникационные и так далее, а различные культуры. То есть вот этим кодом у Барта, ну а в его основании де Соссюра, является язык, тогда как у Умберто Эко вот этим кодом, но опять же мы очень условно используем это понятие, как мы уже говорили на этой неделе, на самом деле использование понятия «код» не очень правильно к языку, потому что нет однозначной интерпретации.
Тем не менее вот в основе кода у Умберто Эко, то есть в основе семиотик Умберто Эко лежат разные культуры. И, собственно, изучение того, каким образом разные культуры переплетаются, каким образом разные литературные традиции тоже переплетаются, и, исходя из этого, каким образом различные, вот это дает основание для различных культур, и каким образом различные культуры создают различные типы языков, назовем это так. Вот этим занимается Эко, от которого ответвляется ряд других ученых там, тот же Рикер, тот же Бьенвенист, которые занимались речевыми актами там, или Рикер занимался исключительно тем, чем отличается письменная от устной культуры. Здесь он ближе к медиаэкологам. Ну или, так сказать, Бодрийяр, для которого значение имеют повседневные практики. Да, он, это попытка семиотизировать повседневные практики, о чем мы, конечно, еще будем говорить.
7.3 Мифология
Одним из продолжателей традиции де Соссюра является Ролан Барт и один из самых, наверное, известных тоже, упоминаемых французских ученых, гуманитариев, критиков отчасти.
Вот, так сказать, самое известное, пожалуй, произведение Барта — это «Мифологии». «Мифологии» — произведения 50-х годов и соответственно, книжка «Элементы семиологии», которую он переделывает из статьи, опубликованной в журнале «Комуникасьон» и, соответственно, вот с его точки зрения семиология изучает любую систему знаков: картинки, жесты, мелодические звуки, предметы и комплексы всех этих субстанций, которые выражаются в ритуалах, протоколах или спектаклях, и составляют своего рода языки.
То есть обратите внимание, Барт говорит о том в этой фразе, что, так сказать, все это — языки и что эти языки воплощаются в социальных действиях, ритуалах, протоколах, спектаклях. То есть воплощаются в том социальном поведении, которое, так сказать, существует у людей. Соответственно, таким образом, в основе того, что предлагает Барт, является изучение сигнификаций, совсем различных человеческих феноменов и разных языковых систем, пытаясь правила лингвистики адаптировать для каждой из них.
И здесь мы видим, как Барт занимается рекламой, например, и модой. Там, Кристиан Мец, другой французский известный философ занимается кино, изучением кино с этой точки зрения. Цветан Тодоров занимается поэзией, да ну и так далее. И собственно говоря, вот это вот различие между денотацией, коннотацией, то есть граница между идеологией и простым называнием феномена,вот она в первую очередь интересует Барта. Собственно и Барт одним из первых сформулировал то, что мы называем тремя уровнями текста или тремя уровнями текста в широком смысле этого слова.
То, что на самом деле, любое, так сказать, произведение имеет три уровня: уровень функций, уровень действий и уровень рассказов. Ну, или его еще называют дискурсивный уровень. Уровень функций — это поверхностный уровень пространств внутри, так сказать, произведения. Уровень действий самый главный, его еще называют нарративный. Мы будем об этом еще говорить. Он предполагает изучение ничего иного, как, собственно, вот линии развития, динамики сюжета в рассказе.
Я сейчас намеренно использую очень простые термины, чтобы они были вам понятнее, хотя слово сюжет здесь употреблять не очень корректно. Сюжет — это другое, так сказать, направление нарротологии. Это — Томашевский, там, и так далее, фабула и сюжет. Вот, но в данном случае, мы используем его просто для простоты, в реальности — это изучение того, каким образом существует некий скелет, общий скелет действия во всех видах текстов и как он воплощается. И наконец, рассказ или дискурс — это общий смысл собственно текста.
То есть это три уровня, которые один над другим. Функции — это чисто внешний уровень, его еще называют фигуративным. Мы будем об этом говорить. На втором уровне действия или, собственно говоря, сами само развитие сюжета. На третьем уровне дискурс, — о чем, вообще про что это, в чем тема данного сообщения. Вот, собственно говоря, Ролан Барт является одним из наверное самых известных ученых, введших в обиход понятие «мифа» или «мифологии». Собственно книжка так и называлась «Мифологии». Хотя, как я уже говорил, он пытается потом по этой модели анализировать преимущественно не масскоммуникационные продукты традиционные, а например рекламу или моду, да.
У него есть блестящее эссе в «Мифологиях», которое называется «Эссе о стиральных порошках и детергентах», в которых он анализирует тот миф, который в большинстве случаев распространяет телевизионная реклама моющих средств, которые в большинстве своем демонстрирует вот эту вот способность каких-то микрогранул проникать куда-то в частички ткани и так далее, тому подобное. Собственно, суть мифа, с точки зрения Барта, состоит примерно в том же, в чем состоит суть знака. То есть, миф является вторичной семиотической системой. То есть, особенность этой вторичной системы заключается в том, что она создается на основе некоторой последовательности других знаков. То есть одно надстраивается над другим и вот это вот, так сказать, и дает основание называть миф вторичной семиотической системой.
То есть, грубо говоря, у вас есть знак, лежащий в основе мифа. Да, ну например, так сказать, я не знаю... Мы сейчас будем приводить пример самого Барта, но отчасти да, миф, так сказать, связанный с…то есть, дарение цветка одинокой женщины, одинокой женщине со стороны мужчины чаще всего является знаком внимания собственно к ней. И вот этот знак внимания к ней обозначает определенные чувства. И здесь мы наблюдаем вот эту вторичную семиотическую систему, в которой с одной стороны, у вас есть знак, как означающее и означаемое — это просто сама роза, да, девушка должна понимать, что это за цветок.
Она должна понимать, в конце концов, что это за цветок в принципе. Она должна узнавать этот цветок и так далее. Но сам по себе вот этот цветок и она его узнала,что этот цветок роза и так далее и тому подобное. Над ним вырастает второе значение, это второе значение надстраивается над ним. В этом случае, сам знак — знак розы — становится просто означающим, а означаемым становится внимание со стороны этого юноши, так сказать, или со стороны этого мужчины, за которым стоят определенные эмоции, чувства там и так далее. Вот так конструируется миф. У мифа может быть множество разных уровней, да. Он может конструироваться по многоуровневой модели.
Вот в этом блестящем примере, который приводит Ролан Барт, так сказать, в нем вот такая же конструкция. Он пишет о том, что вот он видит журнал «Пари-Матч». Журнал «Пари-Матч» отсылает очевидное или посвящен теме, связанной с Алжиром, с алжирской войной значит, так сказать, когда французы воевали в Алжире и на обложке журнала изображен солдат во французской военной форме, отдающий честь, смотрящий вверх и, собственно говоря, его внешность — это внешность алжирца. И вот Барт анализирует и пишет о том, что да, в основе всей модели — это солдат. Мы узнаем его по форме. Мы узнаем, что это форма французской армии. Мы понимаем, что он вот как бы служит во французской армии. Все понятно.
То есть, в этом заключается смысл первичного сообщения. Но смысл вторичного сообщения — мифа, заключается в том, что он алжирец и мы видим, что это алжирец, так сказать, что он смотрит вверх, очевидно на развивающийся французский видимо флаг.
Потому что он во французской форме. И значит на втором уровне этого сообщения конструируется смысл, который заключается в том, что вот Франция — это многонациональная страна, что все ее верные сыны, даже в колониях, так сказать, вот служат отечеству, грубо говоря. И в этом смысле, этот миф идеологизирован, конечно, по Барту.
Просто потому что он демонстрирует, что на самом деле, Алжир и алжирские люди являются в такой же мере, так сказать, солдатами империи, солдатами Франции, как и все остальные, как французы истинные. И в этом смысле вот то есть, вот такое многослойное построение мифа и построенное кстати на чистой модели де Соссюра, является, в общем, принципиальным таким изобретением что ли Ролана Барта.
7.5 Морфология Проппа
Следующий элемент, о котором мы, безусловно,должны поговорить — это изучение структур текстов. Это изучение структур текстов, преимущественно текстов драматического характера. То есть сказок, былин, литературных произведений и так далее. Хотя мы могли бы предположить, что можно по этой модели анализировать и нечто другое, потому что эта попытка воссоздать некий скелет любого текста, скелет действий внутри текста. Вот, так сказать, одним из, наверное, самых известных экспериментов в этой области, является эксперимент русского ученого Владимира Яковлевича Проппа и его книжка «Морфология русской волшебной сказки».
И эту методику позднее начинают применять для разных совершенно, так сказать, методик. Мы сталкивались с применением этой методики Проппа для анализа новостей как в волшебной сказке своего рода. Мы сталкивались с ситуацией, когда, собственно говоря, при помощи литературного языка, при помощи языка новостей описываются литературные произведения. На одной из московских радиостанций была такая игра, переписывалось литературное произведение коротким новостным информационным текстом, и задача слушателей была угадать, о каком литературном произведении идет речь. И это очень любопытная штука, потому что это довольно сложная вещь — угадать.
Потому что то, как это написано в литературном произведении, не соответствует фрейму новостей. И как только ты это адаптируешь к фрейму новостей, произведение становится совершенно неузнаваемо или очень с трудом узнаваемо. Потому что остается только структура действий. Вот, собственно говоря, «Морфология русской волшебной сказки» Проппа основана именно на этом. Она основана, и это своего рода такая базовая, базовый элемент теории нарративов, о чем мы еще будем говорить. «Морфология русской волшебной сказки», книжка 1928-го года, в общем, так сказать, не новая, прям скажем.
Что предположил Пропп? Вот до Проппа была попытка классифицировать сказки. У Проппа есть целый теоретический раздел, который в этой книжке критикует все существующие подходы к классификации сказок. Потому что он исходит из того, что большинство этих классификаций не рядоположены. Ну я не знаю, классификация сказок по принципу типов героев, которые там действуют: сказки волшебные, сказки про животных и так далее и тому подобное. Возникает логичный вопрос: являются ли сказки про животных волшебными? По логике, я думаю, что любая сказка про животных — волшебная, потому что почти во всех сказках про животных животное говорит, по-крайней мере, и мыслит как человек.
Но поэтому у Проппа возникает идея, смысл которой заключается в том, что классифицировать сказки по неким формальным основаниям, наверное, менее значимо. Гораздо интересней понять, существует ли какая-то общая каноническая схема, объединяющая все сказки. Существует ли, грубо говоря, алфавит действий в сказках, и вообще алфавит сказок? И вот для того чтобы на этот вопрос ответить, Пропп собирает гигантское количество сказок.
Он собирает тысячу сказок, из них он отбирает порядка ста наиболее репрезентативных сказок, потому что огромное количество сказок — это переделанная одна и та же сказка. И вот эти сто сказок дальше, он предполагает, что существует два элемента общности в любой сказке. Первое — это наличие общей схемы рассказа. То есть что на самом деле каждая сказка представляет собой достаточно ограниченный набор типов действий, круга действий каждого из персонажей и так далее. Следовательно, можно предположить существование определенных категорий персонажей, разных типов персонажей в зависимости положений друг по отношению к другу и свойственных им функций., то есть действий, грубо говоря. Вот, грубо говоря, возьмем три фразы, четыре фразы — пишет нам Пропп.
И все четыре фразы, в общем, разные, потому что в них действуют разные персонажи. Царь дает удальцу орла, и орел его куда-то уносит. Колдун дает, значит, соответственно, лодочку Ивану, и он на этой лодочке куда-то перемещается. Вот эти фразы различаются чем? Тем, что с одной стороны в них действуют разные персонажи. В одном случае царь, в другом — колдун, там, Иван, там, неизвестно кто, там, удалец и так далее.
Но мы видим, что в этих фразах действие, которое выполняется, всегда одно и то же. Это действие перемещения в пространстве героя. И поэтому мы можем предполагать, что все эти фразы мы можем отнести к категории одной функции. Эта функция называется перемещение в пространстве. И по такой же схеме мы могли бы выделять типы персонажей друг по отношению к другу. Есть персонаж, всегда который куда-то отправляет кого-то, потом в конце оценивает выполненную работу.
Царь отправил трех братьев, значит, они пошли, каждый нашел, значит, себе по жене или, там, один попал в лягушку, ну и так далее и так далее. Но в конце появляется опять этот царь, для того чтобы оценить — что в результате, кто оказался лучше, кто справился с заданием, а кто нет, ну и так далее. То есть всегда есть некто, кто является вот этим вот конечным персонажем и начальным персонажем. Тем, кто вверяет миссию герою, назовем это так. Есть герой — человек, который действует в процессе самого произведения, ну и так далее. И вот Пропп начинает из этих ста сказок делать карточки. Он отдельно на каждую карточку заносит функции и отдельно на каждую карточку заносит персонажей.
И когда он получает все эти функции, которые объективируются в фразах, он затем начинает их классифицировать: вот это — перемещение в пространстве, вот это — перемещение во времени, вот это — награждение, вот это — клеймление героя, ну и так далее. И у него получается набор из примерно 35 функций. Что на самом деле алфавит сказок всех ограничен 35 функциями, не больше. А круг персонажей ограничен семью персонажами, не больше. Все остальные — это так или иначе вот отклонения от этого элемента, то есть просто они по-разному называются, но они выполняют те же роли по отношению к главному герою, ну и так далее. Собственно, вот Пропп эти карточки классифицирует, и вот таким образом получается эта модель. Персонажи, всего их семь, по Проппу: это герой, который должен выполнить некую миссию; это тот, кто поручает миссию герою, и он же, как правило, еще в конце ему за это что-то дает, чаще всего либо принцессу, либо сокровища, и это еще одна категория персонажей очень часто. Дальше — тот, кто предоставляет инструменты для выполнения миссии героя, все вот эти волшебные средства, лодочки и так далее.
В данном случае колдун, царь или кто-то еще выступает в роли вот этого вот персонажа, предоставляющего инструменты для выполнения миссии. Ложный герой — тот, кто пытается миссию узурпировать. Вот три брата, и из них, как правило, один хороший, двое плохих. Они зачастую ложные герои, они строят козни против младшего брата, значит, для того чтобы его миссию узурпировать. Отчасти, не во всех сказках. Антагонист, антагонист препятствует выполнению миссии. Это тот, кто является вредителем. Он крадет что-то, куда-то кого-то увозит, он разрушает мост, ну и так далее, и так далее, и так далее. Дальше — это помощник, который помогает выполнению миссии. И это принцесса/ сокровища, которые представляют собой своего рода награду за выполнение миссии. Вот эти семь видов персонажей, которые действуют в сказках по Проппу.
А действия, а действия, их тут море, и я не буду все перечислять, их, в конце концов, можно прочитать и в книге и на слайде. И в каждой сказке используются не все. То есть не все 35 функций используются в каждой сказке, они варьируются. Но у сказки есть вот эта каноническая модель. Сказка всегда начинается с описания начальной ситуации. После начальной ситуации часто происходит отлучка из дома, вот там, значит, значит, жили-были родители там, да, маленький братец был Иванушка и Аленушка, и вот, соответственно, родители решили, значит, поехали куда-то в город за покупками. Я не помню, что там было точно, но дальше что происходит? Дальше происходит запрет, то есть они говорят Аленушке, чтобы она следила за Иванушкой, чтобы они на улицу никуда не выходили и так далее. Дальше всегда стабильно происходит нарушение этого запрета, то есть старшие отлучились из дома, да, происходит нарушение запрета. Кто-то выбежал действительно на улицу, нарушил этот запрет, да, и так далее. В результате чего было осуществлено вредительство, потому что это вредительство заключалось в том, что прилетел антагонист, гуси-лебеди забрали братца или еще что-нибудь.
И это привело к тому, что, соответственно, возникла недостача. И главный герой начинает эту недостачу ликвидировать. В процессе ликвидации этой недостачи он встречается с разного типа героями, которые его испытывают, которые ему загадывают какие-то загадки, а в обмен на отгадки дают какие-то инструменты для выполнения миссии. Волшебный даритель еще его называют часто такого героя. Волшебный даритель. Ну, и собственно, вот в процессе рассказа там происходит бой с антагонистом, антагонист побеждается, ну, и так далее. Там может быть несколько итераций всех этих функций, и в конце, соответственно, вот недостача ликвидируется, потом старшие возвращаются домой и оценивают, ну, и так далее, то есть на самом деле это довольно четкая, устоявшаяся модель, вот своего рода скелет действий. Пропп, безусловно, атрибутировал этот скелет действий для исключительно фольклора, русского фольклора, то есть русских народных сказок. У него не было цели попытаться это адаптировать к другим видам масскоммуникационных текстов.
Но это было сделано более поздними представителями, в частности, так называемыми представителями французской школы семиотики. Собственно, в чем круг действий героев, о которых писал Пропп? Ну, их мы только что так или иначе описали. Антагонист вредит, борется, преследует. Даритель готовит передачу волшебного средства, передает волшебное средство герою в обмен на какое-то испытание, которое он для него предоставляет. Помощник помогает перемещать его в пространстве, этого героя, ликвидировать недостачу, спасать от преследования, решает трудные задачи, трансфигурирует героя, да, меняет его внешний облик, ну, и так далее, да. Собственно, дальше красавица или сокровище там, да, царевна-сокровище, ну, это, как правило, задавание задач, клеймление, обличение, узнавание героя, наказание вредителя может быть, ну, свадьба, да, безусловно.
Отправитель, как правило, это отсылка героя в поход, грубо говоря. Герой — отправка в поиски, реакция на требования дарителя, свадьба опять же, бой с антагонистом и так далее. И ложный герой — тоже отправка в поиски, тоже реакция на требования дарителя, обманные притязания на невесту, например, или сокровища, ну, и так далее. Собственно, вот этот набор, такая азбука, алфавит функций и типов героев. Вот этот алфавит, как я уже сказал, начинает чуть позднее в модифицированной форме использоваться для других текстов массовой коммуникации.
7.7 База для анализа
То есть, если мы будем анализировать текст, то сначала мы должны говорить о том, что существуют два типа высказываний состояния. Это высказывания состояния конъюнкции и высказывание состояния дизъюнкции. Высказывания состояния конъюнкции субъекта по отношению к объекту — это то, что на фигуративном уровне может выражаться по-разному. Например, состоянием владения, состоянием наименования и так далее. Но в данном случае состояние конъюнкции обозначает принадлежность объекта субъекту. То есть субъект счастлив, это значит субъект находится в состоянии конъюнкции со словом или с объектом под названием «счастье». Абстрактный объект, но тем не менее. У субъекта появились деньги или у субъекта есть деньги, значит это высказывание состояния конъюнкции субъекта и объекта в виде денег.
Соответственно, высказывания состояния дизъюнкции, наоборот, разъединяют объекта от субъекта. Вот передача, трансфер объектов-субъектов, переход от одного к другому и так далее, в общем, является динамикой, это уже высказывания действия. Высказывания действия обозначают переход состояния субъекта по отношению к объекту, в некую другую ипостась. То есть, как правило, в этом случае требуется присутствие «субъекта действия» или, как его еще называют, «субъекта оператора». То есть роль субъекта состояния и субъекта действия могут выполняться одним и тем же актором, это называется — рефлексивное действие. То есть субъект, значит, находится в состоянии дизъюнкции с яблоком, потому что он хочет его сорвать и съесть, например.
Он срывает это яблоко, и в этом случае он, так сказать… это высказывание состояния действия, в котором субъект и объект, их отношения, трансформируются в то, что он его срывает сам. Или наоборот, транзитивным действием в этом случае будет ситуация,при которой он, я не знаю, попросит кого-то это яблоко ему сорвать. И в этом случае он будет субъектом, так сказать, субъектом состояния, а субъектом действия будет другое лицо, другой персонаж. Вот эта вот примитивная грамматика, на самом деле, грамматика действия в рассказе, позволяет конституировать его вот такой скелет, будем использовать это слово. Антисубъекты. Как я уже сказал, антисубъекты — это такие же субъекты, которые выполняют ту же миссию, которые для реализации своей миссии противостоят другому объекту, другому субъекту, пардон.
Существует три варианта отношений антисубъектов. Первый вариант — два субъекта преследуют один и тот же объект. Это классический вариант любовного треугольника. И, как правило, в случае, если, значит, объект, в данном случае,в конечном счете оказывается достигнут, получен одним из субъектов, то нарративная программа другого субъекта заканчивается. Может начинаться новая нарративная программа по отвоевыванию этим субъектом этого объекта, но так или иначе в классическом любовном треугольнике как только женщина выбрала, нарративная программа одного из мужчин закончилась, будем использовать эту терминологию, она понятнее. То есть вторая модель антисубъектных отношений — это когда субъекты являются объектами друг для друга. Ну например, эта модель, в которой два человека пытаются встретиться в этом мире. Не знаю, ищут друг друга в городе, не могут найти и так далее.
Как только они друг друга находят, их нарративные программы заканчиваются. Просто потому что они заканчиваются, потому что они фактически достигли своей цели, начинается другой рассказ. И наконец, модель классических полицейских фильмов. Субъект преследует объект, который является субъектом по отношению к другому объекту. Полицейский пытается поймать вора, а вор пытается от него убежать. Скрыться, сделать так, чтобы его не нашли и так далее. И вот в этом случае, безусловно, субъект, их программы тоже заканчиваются.
Либо этот укроется, и тогда нарративная программа полицейского закончится, либо этот как-то будет себя проявлять, и нарративная программа полицейского будет продолжать действовать, пока он его не найдет. Когда он его найдет, нарративная программа того по тому, чтобы убежать, закончится ровно в момент посадки в полицейский автомобиль с наручниками на руках. То есть, графические эти схемы здесь приведены на рисунке, и, собственно говоря, то есть, это каноническая такая модель, структурная азбука. Итак, линии. Про линии мы уже говорили основные.
Как у субъекта и объекта, роли начального держателя и конечного держателя определяются относительно друг друга. То есть линия коммуникаций организована в некой форме нарративного высказывания. Его можно спутать с нарративным высказыванием действия, когда герой передает что-то другому герою. Ну, например, эта модель, в которой садовник приглашает или сторож приглашает мальчика сорвать яблоко. Вот в этом случае садовник или сторож выступает, своего рода, субъектом-манипулятором.И, соответственно, он становится начальным держателем и отчасти конечным держателем, потому что он как бы оценивает вот эту вот ситуацию со стороны, даже если этого не присутствует в самом рассказе. То есть, он не сам выполняет это действие, он не выполняет это действие потому, что его попросил субъект.
Он выполняет, он манипулирует субъектом с тем, чтобы субъект совершил это действие по достижению объекта. Таким образом, то есть это передача когнитивная, это не непосредственная передача. Вот если бы он сорвал яблоко и дал его мальчику, то он бы перестал быть вот этим самым, так сказать, начальным держателем, назовем его так.Он начальным или конечным держателем является тогда, когда он не передает сам объект субъекту, а когда он передает его в когнитивном плане. То есть убеждает субъекта в том, что он должен добиться объекта. Ну и третье — это линия власти, это линия «помощник—противник», она самая простая. Помощник и противник определяются по отношению к субъекту. То есть помощник помогает, противник мешает субъекту получить объект. Соответственно, антисубъект всегда является противником, однако не любой противник является антисубъектом, потому что противником может быть, например, инструмент неудобный, неудачный. Противником является сундук, большое дерево, на котором этот сундук висит, а в сундуке игла, точнее яйцо, а в яйце игла и так далее.
То есть они являются противниками, но они не являются антисубъектами в определенной мере, потому что они не претендуют на тот же объект, на который претендует герой. Таким образом, вся эта модель описывается через так называемые нарративные программы, его еще называют нарративный синтаксис. То есть существует базовая нарративная программа, главная нарративная программа, и существуют иные промежуточные, так сказать, этапы нарративных программ. Называется нарративный путь — последовательность нарративных программ в произведении. В чем состоит канонический рассказ по III.
Ну он заключается в том, что сначала, собственно, после того как миссия вверена субъекту, субъект захотел добиться объекта, в результате, скорей всего, действия первичного держателя, он должен приобрести компетенцию и действие. То есть, с одной стороны, он должен стать способным что-то сделать в физическом плане, у него должны появиться инструменты. А с другой стороны, он должен захотеть это сделать. И вот этот вот элемент называется квалификационным испытанием или получением компетенции. То есть в процессе квалификационного испытания, как правило, герой многократно подвергается различным итерациям, различным испытаниям, в результате которых он становится состоявшимся героем, способным совершить миссию. Он уже понимает, что не нужно наступать на этого ежа, нужно у него попросить волшебное средство, ну и так далее. И дальше он, собственно, переходит к главному испытанию или к главному действию рассказа.
То есть к получению объекта, и когда он его получает. Возникает наградное испытание или признание субъекта. И, как правило, здесь оно очень тесно связано с тем, кто в когнитивном плане передает объект, то есть с начальным или конечным держателем. И вот взаимоотношения между этими тремя испытаниями — есть этот рассказ. И это два плана. Есть прагматичный план — это вот само действие: кто-то должен выручить кого-то. А когнитивный план — это то, что на уровне более макро находится. Когнитивный план — это как раз то, насколько он квалифицирован и как он награжден, и насколько он признан в результате выполнения действия. Ну, грубо говоря, когда у вас министр показывается по телевизору, встреча министра с президентом, например. И министр говорит президенту короткую фразу, что вот мы спроектировали какой-то новый прибор X или Y, который позволяет нам сделать то-то, то-то. Вот эта модель, в которой президент, на самом деле, выступает подспудно, это не показано, но мы это понимаем вот чисто на уровне фреймов, что президент выступает начальным и конечным держателем. Потому что если министр говорит ему: «мы что-то спроектировали и сделали для того-то, того-то», чаще всего это значит, что оно отчитывается перед президентом за его поручения.
То есть президент был начальным держателем и конечным держателем в этой ситуации. Даже если это не так, но когда это показывается в новостях таким образом, что министр отчитывается перед президентом за выполнение этой работы, однозначно формируется ощущение, что именно он эту работу ему и поручил. Самое важное — это квалификационное испытание. Это серия нарративных программ, в ходе которых субъект получает компетенцию, то есть виртуальный субъект. Он становится виртуальным субъектом. Это называется действие-желание, которое может быть продиктовано действием-долга, ну и так далее. То есть самый частый контракт между первоначальным держателем и будущим субъектом — это «контракт соблазнения», в результате которого субъект стремится заполучить объект. Соответственно, главное испытание или действие и наградное испытание — это совершение действия, в результате которого субъект добивается объекта и становится реализованным субъектом, то есть реальным. Из виртуального, обладающего желанием и способностью, он превращается в реального, то есть в того, кто выполнил, кто реализовал эти желания и способности.
Дальше, объект, таким образом, становится ценностным объектом. Он обладает «ценностью» только в том случае, только вот в рассказе, но не несет ценности сам по себе. То есть он привязан, с точки зрения ценности, к конкретному действию. Так сказать, сам по себе он ценен, потому что его добиваются, а он ценен отнюдь не сам по себе. И дальше, наградное испытание — это признание субъекта победителем. И вот после завершения действия субъект возвращается к первоначальному держателю и он оценивает действие субъекта. То есть возникает модель, так сказать, отношения между тремя испытаниями: квалификационного испытания (модального объекта); главного испытания (главный объект или ценностный объект); наградного испытания (признания).
И, таким образом, путь обрамлен действиями первичного держателя и конечного держателя. То есть прагматичный план — это действие рассказа, материальный план, на котором разворачиваются события. Когнитивный план — это нарративные программы, предполагающие не получение ценностных объектов, но знаний о них. И, соответственно, вот это выглядит на общей схеме следующим образом. Рассказ обрамляется вот этим когнитивным планом. То есть есть первичные действия начального держателя и конечного держателя. Начальный держатель, фактически с него начинается действие, он стимулирует действие, в определенной мере, и в конце он его санкционирует. То есть оценивает.
А затем на прагматичном уровне происходит уже, так сказать, квалификационное испытание, основное испытание и признательное испытание. Ну, грубо говоря, если мы вспомним какой-нибудь классический боевик американский, типа «Крепкого орешка» 88-го года с Брюссом Уиллисом. Фильм, в котором Брюсс Уиллис летит к своей супруге, с которой у него разлад. Летит он, по-моему, из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, он нью-йоркский полицейский. И, соответственно, его жена занимает пост в крупной корпорации, и, соответственно, в аэропорту его встречает чернокожий водитель на лимузине от этой корпорации, который должен привезти его в офис к свей жене, после чего они должны,по идее, отправиться вместе праздновать Рождество с собственным ребенком.
Вот, но в этом здании, куда он приезжает, Nakatomi Building по-моему оно называется, это здание захватывают террористы и дальше все действие разворачивается в той сфере, таким образом разворачивается, что Макклейн — его зовут Джон Макклейн главного героя, — стремится этим террористам помешать, отомстить. Все заканчивается тем, что главного террориста он с этой самой башни скидывает вниз, причем, по-моему, на лимузин как раз и скидывает, вот. Но, собственно вот принципиальный момент заключается в том, что на самом деле, здесь мы четко видим, с одной стороны, так сказать, есть две миссии. Есть общая миссия и попутная миссия. Вот попутная миссия — это уничтожение террористов и освобождение заложников.
Пока Макклейн не освободит заложников и не уничтожит террористов, среди заложников его жена, он не начнет праздновать Рождество и восстанавливать те самые разрушенные семейные узы, которые возникли в результате того, что он в Нью-Йорке, а она в Лос-Анджелесе, за ней кто-то в Лос-Анджелесе там приударял, по-моему, в ее корпорации, ну и так далее. Вот до тех пор, пока он не решит вот эту попутную миссию, он не решит общую, задачей которой является воссоединение семейных уз. И в этом смысле общая миссия является вот этим когнитивным планом, а попутная миссия является планом прагматичным. То есть самим действием этого фильма, которое разворачивается. Там много всего интересного. Там конфликт традиционных и новых ценностей: женщина, которая зарабатывает больше, чем мужчина, например. Там есть конфликты класса, пола, расы, например. Но, так сказать, это не принципиально. Это менее принципиальные вещи, это фигуративный уже уровень. Фигуративный уровень. Фигуративный уровень — это перемещение в пространстве от одной крайности к другой. Эти крайности (верх-низ, далеко-близко и так далее) они представляют собой вот эти фигуративные оппозиции.
И каждая из оппозиций обозначает какую-либо оппозицию на тематическом уровне. То есть фигуративные оппозиции не обозначают уровень действий, но они обозначают уровень пространства в рассказе. Таким образом, фигуративные мотивы являются стереотипными ситуациями, которые запоминаются нашей памятью. То есть фигуративные перемещения вовсе не обязательно имеют смысл в тексте. И лишь некоторые из них интерпретируются в нарративных программах, к примеру, герой лишь получает письмо, но мы понимаем что значит, что герой получает письмо. Мы понимаем, что за этим стоит разворачивание письма, его открывание и так далее. Это никак не описывается в самом рассказе, потому что это подразумевается. Это некий фрейм. То есть фигуративный уровень сам по себе не имеет значения и смысла. Он обретает смысл только лишь в связи с тематикой. И это уже тематический уровень.
Тематический уровень — это отношение между различными элементами. Общая структура рассказа развивается по семантической линии. Вот тематический уровень — это семантический уровень. Это уровень того, вообще, про что это произведение. То есть семантическая линия «отсутствие цвета» развивается между двумя противоположными терминами: черный и белый. Вот, например, есть белый, значит ему противостоит не белый, значит, как вариант, черный и, соответственно, не черный. Вот это называется семиотический «квадрат». Вот перемещение внутри рассказа, которое, в общем, обрамляется фигуративными трансформациями и нарративными программами, связаны с перемещением по этому квадрату. Ну я не знаю, если мы возьмем классический фильм «Чужой», то там четко мы видим вот это противопоставление. Есть Человек (Рипли), и есть Античеловек, то есть субъект, противостоящий Человеку — это Чужой, который уничтожает людей, ест их там, убивает и так далее. Дальше, есть Не-человек — это Эш-андроид и есть Не-античеловек, то есть тот, кто не является Античеловеком, то есть не противостоит ему в нарративной программе, но при этом не является Человеком. Это кот, он там присутствует вот на этом космическом корабле, куда в финале все загружаются и она летит с этой планеты, и оказывается, что на этом корабле тоже Чужой. Вот там оказывается этот самый кот. Вот этот вот тематический уровень он является, фактически, смыслом рассказа. Всегда. Он является наиболее такой верхней иерархической точкой.
7.9 Семантизация практик
Ну и заканчивая, заканчивая эту неделю, мы должны буквально несколько слов сказать о семантизации практик — еще одно направление о семиотике практик, практика именно повседневной жизни, практика повседневной жизни.
Ну во-первых, это, конечно, Бодрийяр. Это, конечно, Бодрийяр, с его «Системой вещей», с его книжкой «К критике политической экономии знака», который отказывается рассматривать систему объектов или предметов как систему «потребительной стоимости». Он считает, что, на самом деле, мы приобретаем те или иные предметы отнюдь не потому, что они нам нужны чтобы ими пользоваться. Мы приобретаем существенное количество предметов для того чтобы демонстрировать свои социальные статусы, иерархию, свою вписанность в эти социальные игры и так далее.
И в этом смысле обмен предметов является демонстративным потреблением. И как он пишет: «женщину в патриархальном обществе одевают красиво для того, чтобы это свидетельство о легитимности ее спутника». И вот эти вот, вот эта семантизация визуального мира — мира предметов, свойственна известному французскому философу Жану Бодрийяру, который также, на основе работ других ученых, например, пытался, вот в том числе, работать с пространством. Грубо говоря, вот эта идея о том, что каждый предмет в пространстве может быть совершенно не функциональным, но он должен присутствовать. Вот если стоит такая небольшая подставка под вазочку, скорее всего на этой подставке будет сначала салфетка, а потом уже вазочка. Вазочка не будет стоять напрямую на подставке. То есть наличие вот этого вот, с точки зрения Бодрийяра, как-бы вот этих вот моделей, так сказать, устойчивых моделей расположения предметов в квартире, в том числе, классификаций, и он так ее и называет: «шкала living-room» (living-room — это гостиная). И он классифицирует гостиные, так сказать, вслед за другими учеными, гостиные по тому, собственно, какую культуру, исходя из этого, какой социальный статус та или иная гостиная собой представляет.
И в этом смысле мало есть различия между гостиной буржуазного класса и гостиной более простого класса, потому что в ней будут, так или иначе, присутствовать все те же элементы, но они будут из других материалов, они будут по-другому расставлены, вероятно ну и так далее. Но функционал и отсутствие функционала зачастую, у предметов будет присутствовать в обоих случаях. То есть, грубо говоря, вот этот вот домашний обиход — это тоже некий язык, назовем это так. Безусловно, за лингвистикой и за семантизацией практик стоит огромное количество других работ. Во-первых, стоит структурная антропология Клода Леви-Стросса, которая расширяет теорию структуры языка и, так сказать, представляет мифы как форму языка. И на основе вот этих мифов, которые он называет мифемами, то есть аналог «фонемы» как базовой единицы языка, он изучает культуры различных народов, племен, того, как они живут и так далее. То есть миф становится «кодом» для того, чтобы транслировать сообщения.
И вот взаимоотношения людей в такого рода племенах структурируются через разного типа мифемы, которые связывают и задают значения. Безусловно, семантизация практик это, так сказать… сюда можно отнести работы Фуко, во-первых. Ну, Фуко — не кто иной, кто пытается изучать дискурс с точки зрения тех проявлений социального мира, о которых этот дискурс повествует, вот у него там есть книга «Рождение клиники». Мы могли бы, если бы эту книгу читал историк, он бы скорей всего воспринимал эту книгу как интереснейшее эссе историческое на тему того, как люди воспринимали клиники, и как развивались клиники как, собственно говоря, объекты.
А для коммуникативиста, коим в общем отчасти являлся Фуко, конечно, хотя мы относим его просто к чистой философии, так сказать, он исследует различные документы различных эпох, артефакты различных эпох, пытаясь в этом дискурсе найти отпечатки социального мира, который за этим дискурсом стоит. Вот если больницу считают домом для прокаженных, и это фигурирует в текстах, посвященным больницам, различных официальных документах, установках и так далее, то это значит, что в этот период больница воспринималась не как место, где лечат, а как место, где изолируют прокаженных от всего остального мира. Так сказать, в очень похожей парадигме, тоже в парадигме семантизации практик, рассуждает Бурдье в книжке «Искусство средней руки», так сказать, если можно было бы ее так перевести.
Сейчас вышел русский перевод, по-моему она называется срединное или усредненное искусство, не помню точно. Фактически Бурдье при помощи социологических методов изучает коллекции фотографий частных, частные коллекций фотографий различных семей. Изучает то, каким образом, так сказать, через фотографирование обнажается, собственно говоря, некое социальное, социальные взаимодействия. То есть через фотографирование того, что… через анализ того, что фотографируют разные семьи, Бурдье пытается восстановить те социальные практики, которые при помощи этого фотографирования создаются.
И фактически он приходит к выводу, что наиболее красивые, действительно особенные фотографии получаются у одиноких людей, которые действительно находят необычные ракурсы, необычные объекты и так далее, тогда как у людей семейных, и вообще,в семейных альбомах существует два типа довольно однотипных фотографий: это так называемые летние фотографии, во время каникул снятые, и это фотографии, повествующие о собрании семей. То есть это фотографии, через которые создается социальная связь между поколениями, например, детей и родителей. Поскольку они теперь живут раздельно, то вот в периоды, когда они собираются вместе на ланч, на воскресный ужин, на совместные какие-то посиделки в ресторане, вот фотографии этого, чаще всего, семьи воспроизводят. И то же самое касается летних фотографий, потому что это период, когда семьи находятся вместе длительное время, не отлучаясь куда-то еще, то есть период каникулярный. И следовательно, таким образом Бурдье делает вывод, что при помощи фотографий люди восполняют социальную потребность в взаимоотношениях друг с другом, в конструировании вот этой полной семьи, в реставрации, назовем так, социальных отношений.
Таким образом, если подводить черту под лингвистической концепцией, лингвистической группой теорий массовых коммуникаций, мы должны сказать, что безусловно, они, так или иначе, тоже идут к теориям автономии потребителя, о чем мы уже говорили в социологии. То есть они постепенно, так или иначе, дрейфуют в сторону идей, что потребитель это субъект, что ему свойственны разные интерпретации, что он активен в процессе интерпретации, что он для этого использует различного рода механизмы, фреймы и так далее, но он активен. Это порождает такие теории, как теорию «коммуникативного действия» Хабермаса, например. Это порождает, отчасти, теории, находящиеся в парадигме этнометодологии, микросоциологии — это школа Пало-Альто — это анализ грамматики интерперсональной коммуникации, того, как коммуницируют люди. Как постоянно в социальном взаимодействии проявляется их коммуникация. И, соответственно, отчасти это, конечно, антропологические исследования, которые в чистом виде к коммуникации не относятся, но, безусловно, относятся к лингвистическим.
Подписывайтесь на новости Цифровой фабрики в Telegram:
Журнал Цифровая фабрика — всё об использовании новых технологий в жизни, культуре и продажах
Обложка: Midjourney
